Этот город, который ночью становится призрачным и безлюдным, до сих пор является единственным подлинным, историческим Лондоном. За исключением Вестминстера, все раскинувшиеся на сотни миль вокруг Сити кирпичные постройки являются лишь дополнительными площадями, пригородами, спальными районами. Странно, что лондонский Сити никогда не имел территориальных притязаний к своим колониям. У него, например, никогда не возникало желания сделать так, чтобы шпиль собора Святого Павла доминировал над зданием муниципалитета Уондзуорта. Лорд-мэр Лондона — один из немногих монархов, которые никогда не испытывали желания расширить пределы своих владений.

Всей этой огромной территорией, площадь которой составляет сто семнадцать квадратных миль и которая как в административном, так и в житейском смысле считается Лондоном, управляет Совет Лондонского графства. Однако в самом центре этой территории имеется одна квадратная миля подлинного Лондона. Этот независимый маленький город является государством, которое, по-видимому, существует с незапамятных времен.

«Скаймастер» приземлился на самой окраине Лондона, и нам пришлось почти полтора часа добираться до того места, откуда мы смогли рассмотреть купол собора Святого Павла.

На смену летним дождям внезапно пришла немилосердная жара. В мгновение ока Лондон стал совсем другим. В безоблачном небе светило солнце, и панорама зданий отличалась фотографической четкостью работ Каналетто.

Лондонский климат весьма изменчив, и поэтому им невозможно пресытиться. Посреди зимы вдруг наступает весенний денек, который вообще может оказаться лучшим днем в году. В промежуток между двумя ливнями может вклиниться целая неделя жары, что, впрочем, тоже покажется вполне уместным. Однажды, во время одного из таких метеорологических переходов, я подумал, что Лондон никогда не выглядел столь изумительно, как под снежным покровом.

Эта неожиданная жара, которая наступила после нескольких дождливых недель, не могла не придать городу особого очарования. Небо над Риджент-стрит и Пиккадилли было таким же ясным, как небо над Римом. Ставший в то утро и вправду римским городом, Лондон имел гордый и величественный вид. В эпоху, когда империи уже вышли из моды, он выглядел как имперский город.

Я сел в омнибус на Пиккадилли и поехал к Английскому банку.

С Хэймаркет мы выехали на Кокспэр-стрит. В тот момент, когда мы проезжали мимо Национальной галереи, механик в служебном помещении под Трафальгарской площадью включил фонтаны. Две струи взметнулись в залитое солнечным светом небо и, достигнув расчетной высоты, с шумом обрушились вниз. Это повторяющееся изо дня в день событие вспугнуло голубей, таких же откормленных и пухлых, как голуби с венецианской площади Сан-Марко. Все они тотчас вспорхнули и, пару раз облетев вокруг колонны Нельсона, вернулись на прежние места. Переставляя свои багрово-красные лапки, птицы стали вразвалку приближаться к сидевшим на корточках провинциалам, которые держали в руках мешочки с высушенным горохом.

Да, подумал я, сегодня утром Лондон выглядит изумительно..

Между тем нам пришлось замедлить скорость, так как движение было весьма плотным. Я перевел взгляд на ту часть площади, к которой примыкал Стрэнд. У светофора скопилось множество красных автобусов, ожидавших разрешающего движение сигнала. Некоторые из них вскоре должны были помчаться по Уайтхолл-стрит в направлении Вестминстера. Там, между узкими проходами, разделяющими дома, можно было разглядеть здание парламента и циферблат Биг Бена. Другим предстояла поездка по прилегающему к центру участку Риджент — стрит в направлении Пиккадилли и далее, в западную часть города. Мимо омнибусов, ждавших, когда им будет позволено возобновить движение, проплывали потоки машин. Некоторые двигались в направлении Нортумберленд-авеню и набережной Темзы, другие в сторону Уайтхолл-стрит, арки Адмиралтейства и далее, в направлении Мэлл. В конце этой широкой, прямой дороги расположен Букингемский дворец. Установленный на его крыше королевский штандарт безвольно обвис в неподвижном горячем воздухе.

Солнце освещало всю панораму, в которой преобладали красный, белый и черный цвета. Именно эти цвета характерны для Лондона: красный — цвет омнибусов, телефонных будок, фургончиков Королевской почты и мундиров гвардейцев; черный же и белый — два цвета портлендского камня, из которого возведены стены лондонских зданий: одна его сторона абсолютно белая, а другая покрыта черными вкраплениями. Таков Лондон, и другого такого города не найдешь во всем мире.

Зажегся зеленый свет, и мы продолжили движение, но вскоре на мгновение остановились у вымощенного камнем кладбища церкви Святого Мартина-в-полях. Я подумал о том, что в похоронные книги этой церкви занесены имена Нелл Гвин и Чиппендейла. Ощущение живой истории в какой-то степени объясняет секрет очарования Лондона. Мы повернули на Стрэнд в районе Чаринг-Кросс. Мысленно переместившись на шесть с половиной столетий назад, я оказался у креста, установленного в районе Чаринг. Он стоял там, где начинается Уайтхолл-стрит и где теперь находится статуя Карла I. Этот крест обозначал место, где можно было остановиться на отдых, и был последним из всех крестов, установленных Эдуардом I на маршруте следования процессии, доставившей гроб с телом его супруги, королевы Элеоноры Кастильской, из Линкольншира, где она умерла, в Вестминстер. Затем, вспомнив, что они оба принимали участие в одном из крестовых походов, я подумал о крепости Акра в Палестине и мимоходом подивился, вправду ли Элеонора, как гласит легенда, пыталась высосать яд из раны на руке мужа. К действительности меня вернул мужской голос, сообщивший кому-то, что едет в биоскоп. Это навело меня на мысль, что он из Южной Африки [1] . Итак, от Нелл Гвин, Чиппендейла и крестовых походов до Кейптауна!

Если бы кто-нибудь удосужился записать все те мысли, которые приходят в голову каждые десять минут путешествия по Лондону, это было бы удивительное повествование!

Между тем омнибус продолжал ехать по Стрэнду.

Я бросил взгляд на прохожих.

Те из них, кому за сорок, пережили две мировые войны и уцелели во время битвы за Англию. Юноши и девушки шестнадцати?семнадцати лет не помнили другого Лондона, кроме полуразрушенного города проломленных крыш, обвалившихся стен, покореженных каминных решеток, заросших мелколепестником и кипреем подвалов. От этого Лондона у меня разрывалось сердце, к нему просто невозможно привыкнуть до конца, но для них это привычная картина, которая не вызывает никакого удивления. Дети циничной и внушающей страх эпохи революций и нестабильности, они не представляют себе, какой была жизнь в богатом и уверенном в себе Лондоне 1913 года или в менее самонадеянном, но все еще богатом Лондоне периода между двумя мировыми войнами.

В силу своей жизнеспособности, которая, собственно, и делает их великими, старинные города всегда находятся в процессе изменений. История показывает, что даже в Средние века наступали периоды, когда лондонец, видя изменения в моде, в привычках и в поведении и не находя примет старого времени, уже не узнавал город своего детства. Наслаиваясь друг на друга в течение столетий и даже более длительных периодов, такие перемены настолько изменяют город, что, возможно, Чосер с трудом узнал бы Лондон эпохи королевы Елизаветы. Шекспир наверняка заблудился бы в кирпично-каменном лабиринте Лондона эпохи доктора Джонсона. А сегодняшний город из стали и бетона привел бы в замешательство Диккенса, который прекрасно знал лондонские закоулки. Но эти вызванные естественным ростом изменения, которые принято называть «движением в ногу со временем», отличаются от резких перемен, спровоцированных каким-либо бедствием. Если попытаться найти в долгой истории Лондона период, во время которого город находился приблизительно в таком же состоянии, как сейчас, наверное, это будут годы после Большого пожара, случившегося при короле Карле II. Тогда значительная часть Сити, как и теперь, лежала в руинах.